Лазарчук Андрей - Солдаты Вавилона
Андрей ЛАЗАРЧУК
СОЛДАТЫ ВАВИЛОНА
Если бы этот мир
создавали мы с тобой,
он выглядел бы лучше,
не правда ли?
Э.М.Ремарк
НИКА
Горели леса, и в маревом безветрии отстоявшийся дым сплывал в долину,
в город, растекался по улицам, въедаясь в стены, одежды и лица. Днем небо
обращалось в раскаленный алюминиевый колпак, на котором неясным бликом
обозначало себя солнце. Кроваво-черные закаты пугали. По ночам наступало
изнеможение - не от жары, а от несбывшегося ожидания прохлады. На рассвете
происходила слабая подвижка воздуха, но тем все и кончалось. Соседи
говорили о нашествии крыс, но Ника пока ничего такого не видела - кроме
одной полувареной крысы, однажды переползшей ей дорогу. Ника вскрикнула от
отвращения и хотела чем-нибудь в нее запустить, но ничего подходящего не
было - а крыса остановилась, посмотрела через плечо на Нику долгим
запоминающим взглядом и скрылась в дикой траве давно не стриженного
газона. Несколько дней Ника не могла отделаться от гадкого привкуса этой
встречи, но потом все стерлось. Иногда с наступлением темноты начинали
выть собаки, все окрестные собаки, хором и вперебой, и тогда Сид
просыпался и плакал, и не оставалось ничего другого, как брать его на руки
и включать кондиционер. Она носила Сида и напевала ему на ухо: "А по морю,
морю хмурому корабли плывут черемные, Хельга-конунга кораблики, к граду-то
Константинополю..." Грегори приедет и будет ее ругать, и будет прав,
потому что сквозь воркование кондиционера доносятся позвякивания, будто
проваливается монета, и на счетчике арендной платы меняется цифра - а Сид
должен засыпать без посторонней помощи, без всяких телячьих нежностей,
потому что только так воспитывается настоящий мужчина... это так, это
правильно, но как же можно не взять ребенка на руки, когда по всему
поселку воют, и воют, и воют собаки, и тебе самой жутко, и надо стать
чьей-то защитой, чтобы побороть эту жуть? Она обволакивала Сида собой и,
наконец, он засыпал, а она еще долго ходила по комнате с ним на руках,
оберегая от всех и всяческих напастей. Потом, конечно, засыпала и она.
Снилось ей только небо.
Слабые и прозрачные руки ловят восходящие струи и легко опираются о
них, заставляя тело, которого как бы и нет, лениво скользить косо вверх,
поворачивать, описывая пологую спираль и подставляя нежному солнцу то
один, то другой бок. Восходящие струи невидимы, но руки сами чувствуют их
и тянутся к ним; переход со струи на струю вызывает покачивание и легкий
озноб. Земля глубоко внизу, раздавленные силой тяжести кварталы,
голубовато-серая зелень городских больных деревьев, широкая полоса
красного песка и красно-коричневая извитая лента реки, и где-то далеко -
край моря... все похоже на утонувший город, видимый сквозь невыносимо
прозрачную воду. И обязательно, рано или поздно, подступает: воздух из
опоры превращается в пустоту, и - миг острого ужаса...
Липкая жара изводила. Ника принимала душ раз по пять в сутки - как
только позволял Сид. Но тепловатая жидкость, текущая из труб, ни по
температуре, ни по вкусу не напоминала воду. Это было так же тоскливо, как
вой по ночам.
Дважды в день, утром и вечером, она выносила Сида на лужайку перед
домом и пускала поползать по травке в тени выгоревшего полотняного навеса.
Несмотря на запрет, она поливала траву, и санитарный инспектор Бенефициус
знал это, но старался не замечать и не реагировал на нашептывания старухи
Мальстрем. Бенефициус, сорокалетний лысоватый толстый сердечник, был давно
и безнадежно влюбле